Тёплая кружка, согретая чаем, лежит на бедре, отдыхает.

Восхитительные привычки осени: скусывать зелёный лак с ногтей, стирать ладонью пыль с плафона номер одиннадцать на эскалаторе метро, дышать.
В сонных глазах ледяное пламя, оно заставляет терять перчатки, видеть в снегу трущобы, топить в кофе сломанную перьевую ручку, жить.

Выныривают из метро облака, у них-то не закладывает уши от перепада высоты, только спинами оглаживают ребра тоннеля.

Снится ересь, пока я сплю: твои руки пусты, а покатые плечи, которые любила я нежить, прижаты к морозному стеклу, и побледнел мир, утих.
Наша история — только прочерк в системе чужих страстей, эту ячейку в экселе не обвели рамкой, не скорбят по прошлому. Зачем тебе сниться?

В птичьем государстве подкрашенная соль, я знаю-то знаю, помню. Лишь стоит нам сдать билеты, позеленеют мои волосы, а ты и вовсе не родился.

(дописала кусочек)

Счастье — не твой жанр, преследуя жалость, дым уходит в медовые облака, закат тонет в белом киселе; как хорошо, что мы расстались.
Мне сказали резонно: ведь счастье — личный выбор, сама давно ли была чёрной воде годами, желала б сама, чтоб отвернулись все?
Помню: желала, боялась стылой водой погасить чужой мир. Было: любой разговор как камень, протягивала сердце, а мной занимали скуку в очереди.

Не виню никого: в горе и в радости, в болезни и в здравии каждый пусть чувствует те мраморные разводы, которые чувствует, а не что должно.